Каждый раз, собираясь разговоры разговаривать с ветеранами, мысленно прокручиваю в голове предполагаемые вопросы, каковые следует задать каждому конкретному человеку. И каждый раз – законы жанра, от которых никуда не деться – действую по обстоятельствам, полагаясь на наитие, на шестое чувство, если хотите, на экспромт, напрочь забыв о домашних заготовках.

Договорившись о встрече с Владимиром Сотским, также подготовил минимальный вопросник, но всё оказалось куда проще и – не побоюсь этого слова – банальнее.

Вначале разговора, показав мне книгу Гения Толокольникова «Тульское СВУ – наш дом родной», где на страницах 232–240 размещён очерк с таким же названием, как и этот (чего велосипед-то изобретать?), Владимир Иванович передал мне самиздатовсую книгу (опять, опять с таким названием).

– Можешь использовать на своё усмотрение – лучше и полнее всё равно не расскажу.

Получив «добро» – упаси Боже, какой плагиат? – с небольшими сокращениями привожу «Воспоминания» Сотского.

«ВОСПОМИНАНИЯ ВЕЗУЧЕГО ЧЕЛОВЕКА

...Мне везло на хороших людей всю жизнь. Первый раз мне повезло с родителями. Отца я, правда, не помню и сужу о нём только со слов мамы, сестры, других родственников, соседей.

В мае-июне 1941 года отца – колхозного бригадира – призвали на военные сборы. Мне – восемь месяцев, сестре Нине – шесть лет. Уезжая из дома, отец наказал матери к возвращению сварить пиво. Никто, в том числе и отец, не подозревал, что ему осталось жить всего пять месяцев...

...В голодные военные годы в нашу деревню привезли из блокадного Ленинграда несколько женщин. К нам поселили Марию Фёдоровну Петрову, тётю Марусю. Мама с ней дружила до самой своей смерти в январе 1950 года. Эстафету этой дружбы с любовью и нежностью несу я до сих пор...

...В начале октября 1950 года к нам из Ленинграда приехала родная сестра нашего отца – Анна Алексеевна Миронова и забрала меня к себе. Вскоре и другая папина сестра Полина Алексеевна Соловьёва забрала к себе в Ленинград и сестру. В Ленинграде я часто навещал тётю Марусю...

...Я не помню, кто зародил во мне мысль стать военным, но, когда моя классная руководительница узнала о моём желании поступить в Суворовское училище, сама отвела меня в районный военкомат, написала заявление. Меня оформили кандидатом на поступление, дали направление на медицинскую комиссию, определили дату сдачи экзаменов...

...Учился я хорошо, поэтому за исход экзаменов не переживал. На всякий случай изучил биографию А. В. Суворова и прочитал всю доступную моему возрасту литературу о нём.

Сдав вступительные экзамены в одной из школ Ленинграда, стал ждать вызова в военкомат. Однако заканчивался август, а вызова всё не было. Пришлось запасаться учебниками для продолжения учёбы в школе. Перед началом учебного года поехал проведать тётю Марусю, которая, узнав о моём «невезении», сильно расстроилась. Другая бы погоревала, погоревала – на том и успокоилась бы, но тётя Маруся поехала со мной в военкомат, выражаясь сегодняшним сленгом, «качать права». В военкомате серьёзная такая женщина полистала какие-то бумаги и безапелляционно заявила, что я не сдал арифметику. Как впоследствии понял, бюрократы из военкомата элементарно потеряли мою работу. На мои хлюпанья носом и стенания тёти Маруси заявили, что, дескать, если я такой умный и уверенный в своих силах, то езжай в Тулу.

Оказалось, что ещё такого же бедолагу – Женьку Смирнова – везёт в Тулу его родная сестра, и меня ей назначили в нагрузку.

Тула на меня – деревня деревней – и то произвела тягостное впечатление: как ни как сказалось два года жизни в Ленинграде.

Вначале долго ехали на трамвае по убогой Красноармейской улице. Справа и слева мимо проплывали покосившиеся домишки с окнами ниже уровня трамвайного пути; кругом – непролазная грязь. Доехали до Оборонной улицы. Новая неожиданность – трамвайный путь с одной колеёй. Пейзаж за окном такой же, как и на Красноармейской улице с буксующими в грязи грузовиками. Настроение упало ниже плинтуса, но желание учиться в Суворовском училище не уменьшилось и на йоту...

...В нынешние – до-, после- и перестроечные – времена нас, наверняка бы развернули обратно, вдобавок, нахамив «на посошок». Своим детским умишком мы с Женькой были просто поражены, сражены наповал: приехав в училище, аккурат, 1 сентября, когда набор был давно закончен и суворовцы сидели за партами, к нам подошли два преподавателя. Один озадачил нас небольшим диктантом, другой – несложными арифметическими примерами. Сдав работы, за какие-то тридцать-сорок минут мы были приняты с Женькой в Тульское суворовское училище, учась с ним в одном отделении и ворочаясь на соседних койках...

...Наш офицер-воспитатель майор-фронтовик Николай Дмитриевич Николаев стал для нас и отцом, и матерью, и судьёй, и всем остальным. Строевик, спортсмен-разрядник всегда в любой обстановке являл собой образец настоящей воинской выправки, аккуратности, доходящей до педантизма, порядочности, обязательности, с которого хотелось брать пример, с которого и брали пример все мы и подражали ему. Домой уходил после отбоя, на следующее утро присутствовал на подъёме – каждый день в течении восьми лет...

...Прямо в классе Николай Дмитриевич оборудовал тир и организовал обучение стрельбе из пневматического пистолета. Причём, увязал это с успехами в учёбе.

У дальней классной стены стоял обычный канцелярский шкаф. Мы открывали одну из его створок, на тыльной стороне, укреплённой дополнительной фанеркой, прикрепляли мишень. Тир готов. Стреляли от классной доски. Даже соревнования проводили. Закроешь створку шкафа – никакого тира нет. Никто из старших начальников этой нашей забавы и не знал.

Иногда, в хорошую летнюю погоду, во время занятий физической подготовкой (когда министр обороны маршал Г. К. Жуков приказал ежедневно заниматься спортом) майор Николаев уводил нас на Попово болото, потом – ещё дальше, и мы оказывались на берегу реки Упы. Купались, загорали... Командир рисковал, конечно, но никто ни разу его не подвёл.

Несколько раз во время полевых выходов он давал нам пострелять из своего боевого пистолета ТТ. Пистолет был большой, с приличной отдачей, и наши, ещё не очень сильные, руки обуздывали его с большим трудом. Результаты были, конечно, «аховыми»...

...Помощником офицера-воспитателя у нас был старшина Михаил Александрович Федулов. В других отделениях тоже были помощники офицеров-воспитателей, но, в силу разных причин, подолгу никто из них в училище не задерживался. В «народной» памяти выпуска 1960 года остался только наш «товарищ старшина».

На его плечах лежала не только ноша командира и воспитателя, но и вся хозяйственная работа. Именно, он учил нас подшивать подворотнички и пуговицы, гладить брюки без утюга, натирать мастикой полы, заправлять кровати и укладывать на табуретку перед сном обмундирование, чистить пуговицы, пряжку и обувь. Учил выполнять обязанности дневального, мыть туалет, чистить зубы.

В первый учебный день он собрал нас в классе и мелом написал на доске слово «самоподготовка». И пояснил, что это – время, которое даётся нам для подготовки к занятиям на следующий день. Отныне, и на всю службу длинной в двадцать семь лет, это слово стало для меня одним из самых употребляемых...

...И старшина роты – Николай Григорьевич Бирюков – был, как говорится, на своём месте. Быть старшиной, я думаю, – это его призвание. Старшина отвечал буквально за всё: от снабжения мастикой для натирки полов до подворотничков у наших гимнастёрок. Починка обмундирования, выдача «подменки», обеспечение асидолом, гуталином, зубным порошком – вот неполный перечень его обязанностей. Он успевал всё. Когда не было возможности взять кого-то себе в помощь, старшина взваливал узлы с бельём на свои плечи. И зазорным это не считал – «старшиной родился»...

...В том, что в училище все мы получили блестящее образование и необходимую физическую закалку, основная заслуга принадлежит нашим незаурядных способностей преподавателям...

...Преподаватель математики – майор Иван Иванович Гайдуков после училища работал в Тульском педагогическом институте, защитил кандидатскую диссертацию; среди нас пользовался непререкаемым авторитетом. Я никогда не видел у него конспекта проведения занятия; не чувствовал, что он каким-то образом связан темой урока. В то же время не помню случая, чтобы он не уложился в рамки сорока пяти минут. Мало того, он даже умудрялся выкраивать время и давал нам азы высшей математики, не предусмотренные школьной программой.

Никогда не повышал голос. Создавалось впечатление, что во время урока он не отвлечённо читает лекцию, а ведёт непринуждённую беседу с каждым конкретным суворовцем. Создавал в классе такую атмосферу, при которой каждый мог высказать свои соображения по поводу способа решения задачи, не опасаясь схлопотать «двойки». Никто не дрожал, выходя к доске. Однажды мы все не смогли на самоподготовке решить задачу; может, просто не захотели напрягаться. На уроке мы и доложили об этом нашему преподавателю. Эрудит и интеллигент, он легко и быстро показал путь решения, попеняв при этом: «У вас волосы растут от бровей». Так умно и не обидно он отправил нас к Дарвину и его теории эволюции...

...Всеобщей любовью и уважением всего личного состава роты пользовалась преподаватель русского языка и литературы Светлана Георгиевна Фёдорова. В совершенстве владея материалом, прекрасно знающая и любящая свой предмет, щедро делясь своими знаниями, всегда готовая ответить на любой вопрос, ценящая и понимающая юмор, всегда элегантная молодая и красивая женщина не могла не привлечь всеобщего внимания и обожания чисто мужского коллектива.

В отделении были ребята, которые по ходу урока могли отпускать шуточки «ради хохмы». Тогда весь класс, естественно, ржал, а автор «хохмы» этим гордился. Иногда задавался преподавателю какой-нибудь провокационный вопрос, и весь класс замирал в ожидании ответа. У Светланы Георгиевны такой номер не проходил. Она одной острой и меткой фразой могла любого поставить на место. Даже общепризнанные остряки – Федя Исаков, Юра Выучейский, Володя Матейсен, Миша Кузнецов и Толя Квитко – не решались шутить во время её уроков.

Конечно, все мы были в неё влюблены. Наш поэт Федя Исаков даже посвятил ей целую поэму. По-моему, очень даже приличную. Она читала её, высоко оценив творчество суворовца.

Именно благодаря её урокам я всю жизнь не испытываю особых проблем с русским языком и литературой. В 1968 году на вступительных экзаменах в Ленинградскую артиллерийскую академию моё сочинение на свободную тему было признано лучшим среди поступивших на все инженерные факультеты...

...В связи с поставленной перед нами задачей более углубленного изучения иностранного языка нам добавили год учёбы. Немецкий язык стал для нас важнейшим предметом. Ежедневно в расписании был один урок немецкого, два раза в неделю – два урока. Один день в неделю полностью разговаривали на немецком языке: все команды по роте, все доклады дежурных и командиров звучали только на немецком. Географию на иностранном, конечно, нам не преподавали.

Наша подготовка по иностранному языку оказалось столь высокой, что на втором курсе ТАУ суворовцы-туляки все, как один, успешно сдали экзамены и получили дипломы военных переводчиков.

Будучи лейтенантом и проходя службу в Бресте, я многократно делал контрольные работы по немецкому языку заочникам; в Академии также не имел проблем по этой дисциплине...

...Пожалуй, единственным случайным человеком для всех нас (набор 1952 года) был командир подполковник Пётр Сидорович Ралдугин – боевой офицер с множеством наград, в том числе и польских крестов. Но кроме абсолютной дремучести в вопросах обучения и воспитания детей у него была жуткая подозрительность 1937 года. Помню, кто-то из суворовцев обернул свой учебник газетой, в которой была опубликована речь члена Политбюро Кагановича. Командир роты из этого «события» раздул такой политический скандал, что, если бы мы были постарше, а за окном стоял 1937 год, «виновнику» 58-й статьи было бы не избежать.

Естественно, первым получившим кличку, стал наш незабвенный командир роты – «Каруда», что в переводе чтения справа налево означало банального дурака, но как – звучало!..

...До сих пор не знаю, чем руководствовался командир отделения майор Н. Д. Николаев при назначении меня редактором стенгазеты в первый же день моего пребывания в училище. Так или иначе, но редактором газеты мне было суждено пробыть все восемь лет, проведённых в стенах СВУ. Мало того, я им оставался три года обучения в артиллерийском училище...

...Самым позорным среди кадетов считалось ябедничество и воровство. В нашем отделении не было ни того, ни другого. Ябед (по-нашему – «сексотов») могли запросто отколошматить со всей пролетарской ненавистью. А случай воровства всё же произошёл, но, к счастью (случай, всё-таки – к несчастью), в другом отделении.

На одном из последних курсов при подготовке к параду мы жили в казарме на Пресне. Под утро что-то меня разбудило, но я оставался лежать в той же позе с открытыми глазами. На моих глазах один из дневальных садился на чью-нибудь табуретку со сложенным на ней обмундированием и тихонько обшаривал карманы. Потом садился на другую, проделывая операцию по «элегантному» опустошению карманов. Это событие стало для меня настолько диким и невероятным, что я не поднял сразу шума. Утром рассказал своим друзьям Феде Исакову и Эдику Дуднику. Сразу же проверили карманы – у нескольких человек пропали деньги. Судьба дневального была решена моментально: не ожидая несанкционированных действий со стороны коллектива, в тот же день вор был отчислен их училища (Жеглова на него не было со своей знаменитой фразой: «Вор должен сидеть!). Хотя, надо признать, что Фёдор и Эдик успели опозорившемуся бывшему суворовцу объявить выговор с неоднократным занесением в грудную клетку и область солнечного сплетения. Фамилию вора помню, но...

...В нашем отделении физическую подготовку преподавал капитан Борис Войшель (за глаза его мы звали просто – Борей; поэтому отчество этого незаурядного человека я не запомнил).

Заступая дежурным по училищу, он всегда после отбоя заходил к суворовцам в спальню; надо думать, что не только в наше отделение. Он знал огромное количество еврейских анекдотов и часто их нам рассказывал, тем боле, что мы всё равно сразу никогда не засыпали.

Именно Войшель открыл нам Есенина, творчество которого в то время было под строжайшим запретом. Мы всегда ждали прихода нашего преподавателя, и он всегда оправдывал наши надежды. Особенно запомнилась «Песнь о собаке», а заключительные слова:

«И глухо, как от подачки,

Когда бросят ей камень в смех,

Покатились глаза собачьи

Золотыми звёздами в снег»

просто всех потрясли. Многие из нас полюбили лирику опального поэта на всю жизнь...

...На зимние каникулы я обычно ездил с другими суворовцами в Ленинград. Пока мы были маленькими, из нас формировали группу и давали эту группу взрослому родственнику, приехавшему за своим чадом. Став постарше, ездили самостоятельно. С каникул возвращались скорым «Ленинград–Сочи». В 1957 году при возвращении с каникул Федя Исаков – тоже питерец – в поезде познакомил меня с Галей Романовой, родной сестрой девушки, с которой встречался сам Федя. Во многом из-за своих девушек после окончания СВУ мы с Фёдором и пошли учиться в Тульское артиллерийское училище.

Фёдор женился на своей Инне на первом курсе ТАУ, мы с Галей расписались в день присвоения мне звания «лейтенант» по окончании училища 27 июля 1963 года...

...Учась в младших классах, на лето мы выезжали в училищный лагерь на Косой Горе. Мне пришлось там быть всего то ли один, то ли два раза, о которых в памяти остались только несметные полчища комаров, квакающие лягушки, большой костёр на поляне перед палатками, экскурсия на металлургический завод, река Воронка.

В этом лагере началось и моё осваивание службы дневального. Днём – всё хорошо, ночью – абсолютная темнота кругом, шумящий, полный непонятных звуков лес, нестерпимое желание уснуть под утро. Выручало то, что кто-то из старших классов, в нарушение Устава, разводил маленький костерок, и мы – салаги – на него сползались. Дежурный по лагерному сбору при проверке на это обычно закрывал глаза, а мы продолжали нести своё дневальство.

Вскоре училищу выделили под лагерь участок в сосновом бору на берегу Оки под Алексином. Лагерь строили своими руками, но это был – лагерь! Чистый воздух, песок, солнце, река... Здесь мы изучали всё то, что нельзя было изучить на зимних квартирах: тактику, военную топографию, огневую подготовку...

...Два последних года обучения в СВУ лагерь нам заменили стажировкой в Тесницких лагерях тульской десантной дивизии. Шли в лагеря пешком все тридцать километров: устали, натёрли мозоли, но, по сравнению с дальнейшими занятиями, этот переход оказался просто детской забавой.

За месяц стажировки мы прошли программу молодого солдата. Под руководством майора Николаева мы оборудовали (проще, говоря – выкопали) траншеи полного профиля на весь мотострелковый взвод: с нишами, ячейками, блиндажами. Хорошо, как шутили наши наставники, что нас не заставили рыть окопы «для стрельбы с лошади стоя».

Много было пролито пота не только при работе лопатами и другим шанцевым инструментом, но и при отработке тем: «Мотосрелковый взвод в обороне», он же – в наступлении, в головном дозоре, и днём и ночью. К месту занятий и обратно передвигались ускоренным шагом с оружием, полной выкладкой и, обязательно, в противогазах. Наши гимнастёрки побелели от соли; солдаты-десантники, нет, не завидовали, они нам сочувствовали.

Успели пострелять из карабина, автомата, пистолета, ротного пулемёта, гранатомёта. Практически – из всего вооружения десантного подразделения, кроме безоткатного орудия...

...За время учёбы мне пришлось семь раз участвовать в парадах на Красной площади в Москве; впервые – в 1957 году. Из нашей роты в парадный расчёт включили всего двадцать самых рослых суворовцев, в том числе и меня.

Самым опытным в подготовке парадного расчёта в училище по праву считался заместитель начальника училища полковник Константин Фёдорович Шадрин. Готовиться к параду начинали за два месяца. Первые занятия проходили на училищном асфальте перед главным зданием: отрабатывали ширину шага и его темп. Затем занятия переносились в город, на улицу Коммунаров (ныне – площадь Ленина), где ширина улицы позволяла маршировать полноценной шеренгой в двадцать человек, в отличие от асфальтового плаца училища, вмещающего всего половину шеренги. На тренировки выходили рано утром по улицам Свердлова и Менделеевской. Туда и обратно шли под оркестр и в колонну по пять человек. Участок улицы Коммунаров от Советской до Менделеевской перекрывался, расставлялись условные линейные и тренировка начиналась.

Основная часть времени отводилась подготовке шеренг. Все двадцать человек постепенно становились единым коллективом, старшим шеренги, как всегда, назначался правофланговый. При тренировках в Москве каждой шеренге на всё время подготовки выделялся отдельный автомобиль.

Для создания стимула полковник Шадрин каждое прохождение шеренги оценивал и, если оценка соответствовала «неуду», шеренга шла на очередной заход. У успешно прошагавших выпадало несколько минут отдыха.

Тульский месяц подготовки к параду по традиции завершался исполнением строевой песни при возвращении в казармы. Жители города, особенно – молодёжь, ещё точнее – девушки смотрели на нас с очень и очень заинтересованными глазами.

За месяц до парада отравлялись в столицу. В то время не было электричек, по определению. Ехали, на так называемом, рабочем поезде в вагонах времён «Очаковских и покоренья Крыма», то есть – в вагонах времён Павки Корчагина и Гражданской войны, не хватало только винтовок, пулемётов на крышах и матросов Желязняков. Освещение в вагонах осуществлялось керосиновыми лампами, чаще – стеариновыми свечами. С парадным расчётом выезжали, естественно, наши командиры и преподаватели литературы и математики. Война – войной, а обед... то бишь, занятия – по распорядку; занятия, которых никто не отменял, хотя бы, по основным предметам.

В Москве одно время жили в казармах на пересыльном пункте Красной Пресне; на тренировки ездили в парк Горького. Там на набережной реки Москвы около Крымского моста мы и оттачивали свою строевую подготовку вплоть до самого парада. Позже жили в казармах на Центральном аэродроме (бывшее Ходынское поле); там же и тренировались.

Незадолго до парада на аэродроме проводилась одна или несколько (в зависимости от результатов) генеральных тренировок всех парадных расчётов. На одной из таких тренировок после первого весьма успешного для нас прохождения министр обороны маршал Г. К. Жуков приказал суворовцам пройти ещё раз, а всем остальным – смотреть и учиться. А чего стоило его обращение к нам на парадах: «Здравствуйте, славные суворовцы!». Сменивший его на посту министра обороны маршал Р. Я. Малиновский поздоровался с нами шаблонно, без фантазии, к тому же, поздравил с «сороковой (с ударением на третье «о») годовщиной». Как сказал бы Станиславский: «Не верю!».

Тренировки проходили до обеда; после обеда 2–3 раза в неделю ездили на занятия в одну из московских школ.

Вместо ушедшего на пенсию генерал-майора А. А. Шуршина, начальником училища назначили Герой Советского Союза (за финскую войну) генерал-майор М. И. Сипович, солдафон до мозга костей. Однажды он решил поломать устоявшийся порядок, устраивающий и нас, и преподавателей, и принял решение возить нас в школу ежедневно и не на три, а на пять часов. В отместку мы объявили голодовку – бунт, заговор, неповиновение. Вначале решили не идти в столовку, а, придя – не притронулись к еде. В армии такие акции протеста расцениваются как ЧП, с немедленным докладом выше. Поэтому в срочном порядке в столовую примчалось всё училищное начальство, но часовые уговоры результатов не дали. С опозданием выехали на тренировку, но мы и её сорвали. В шеренге из двадцати человек это сделать легко, несильно толкнув в бок одного из соседей. Прошёл слух о том, что начальник училища за срыв тренировки собирается наказать полковника Шадрина. Мы не хотели подставлять под взыскание полковника Шадрина, объяснившего новому командиру училища, почему произошёл «суворовский бунт». Солдафон, солдафон – Героя-то ни за что не дают – и он понял, что с нашим распорядком дня перегнул палку. Тренировка продолжалась, и заключительная часть прошла на высоком уровне. В столовой нас дожидался так и не тронутый завтрак, немного остывший.

Вся подготовка планировалась таким образом, что дней за десять до парада слаженность шеренг и коробок доводилась до автоматизма. Вначале коробка проходила без оркестра, затем – с оркестром без поворота головы в сторону трибун, следующий раз – с поворотом голова вправо. При нашей натренированности равнение в шеренгах и рядах не нарушалось. Значит, само собой разумеющееся, не нарушалось равнение и по диагонали; значит мы были полностью готовы к прохождению по Красной площади, готовы к параду.

Подготовка к каждому параду занимала в общей сложности два месяца; само прохождение мимо Мавзолея – около 30 секунд. Я как-то подсчитал, что за два месяца тренировок мы проходили строевым шагом расстояние от Тулы до Москвы. Или – от Москвы до Тулы, кому как нравится.

От высокого нервного напряжения, необходимости стоять на площади около часа и отсутствия свободы дыхания от затянутых ремней у кого-то случались обмороки. В предвидение таких ситуаций, рядом с Лобным местом (суворовцы и нахимовцы перед торжественным маршем располагались именно здесь) находились наши запасные. Кроме того, в каждой шеренге в перчатках у право- и левофлангового лежало по ампуле с нашатырным спиртом, которая немедленно передавалась по назначению тем, у кого вдруг закружилась голова.

В парадах обычно участвовало по коробке от нашего и Калининского училищ. Впереди со знаменем шло то училище, чья строевая подготовка была выше. В этих соревнованиях всегда побеждали мы, поэтому знамя Тульского суворовского военного училища регулярно два раза в год проплывало по Красной площади. После создания Московского СВУ, первыми, ясен пень, стали всегда маршировать они.

Участвовать в парадах нравилось всем, хотя трудиться приходилось, ох как, немало. Но плюсов у этого «мероприятия» оказывалось намного больше минусов. Во-первых, учёба сводилась к «прожиточному минимуму», что предполагало в свободное время (после обеда и, особенно, в вечернее) пешие прогулки по Москве. Во-вторых, весь период подготовки к параду мы получали усиленное питание, вплоть – до шоколада. По договоренности с командованием, в выходные дни его нам не давали, а всё сэкономленное количество мы получали в обед после парада. Получалось на брата по десять больших плиток шоколада. По традиции, каждый одну плитку отдавал солдату-водителю своего грузовика. Надо было видеть лицо солдата, получившего ни с того, ни с сего сразу двадцать плиток шоколада... Москвичей, обычно, сразу отпускали в увольнение, в столовую они уже не ходили; столы в их отсутствие ломились от изобилия яств праздничного стола...

...В 1959 году все мы сдали экзамены в ГАИ и получили права шофёра-любителя...

...И напоследок... нет, не спою, а короткой строкой о дальнейшей своей судьбе...

...После окончания Тульского артиллерийского училища по специальности «метеорологическое обеспечение войск» в 1963–1968 годах – служба начальником метеостанции в Бресте. Это было время, когда никому не приходило в голову прятать от солдата оружие под замок и сигнализацию. Даже такого слова, как «дедовщина» в армии не было. Сержант мог провести во взводе служебное собрание. Даже сержантов мы никогда не ругали и не наказывали в присутствии солдат. А сейчас полковников, даже генералов прилюдно унижают, как каких-нибудь бомжей...

...В 1967 году назначен на должность командира радиотехнической батареи, что в те годы расценивалось на уровне нехорошего карьеризма, но медалью «За боевые заслуги» в мирное время за хорошие глаза не награждали...

...В 1968–1972 годах – учёба на четвёртом факультете (радиотехнические средства управления и разведки) Ленинградской артиллерийской академии...

...В 1972–1976 годах – служба в Среднеазиатском военном округе; в 1976–1981 годах – служба в Центральной группе советских войск; в 1981–1984 годах – служба в штабе корпуса в Горьком; в 1984–1987 годах – преподаватель в Тульском высшем артиллерийском инженерном училище...

...В 1987 году – увольнение в запас в звании подполковника...».

– Почему – «Воспоминания везучего человека»? – Задаю «на посошок» вопрос.

– Мне всю жизнь везло на хороших и очень хороших людей. В том числе, несказанно повезло с женой Галей, Галиной, Галчонком, с которой в тринадцатом году – кто говорит, что тринадцать – несчастливое число? – праздновали вместе с друзьями, двумя дочерьми, двумя зятьями, двумя внучками и одним внуком золотую свадьбу.

– А мне-то, мне как повезло, что познакомился с суворовцем Сотским.

– Взаимно.

На том мы и расстались до будущих встреч…

18–19 июля 2014 года,

Тула.

« назад